— Но только не для знати восточных провинций, — задумчиво заметил Цевет.
Он не возражал, просто отметил очевидное. Майе понадобилось несколько секунд, чтобы подобрать слова и высказать то, что он чувствовал на самом деле:
— Из всех наших подданных они меньше всего нуждаются в нашей помощи.
Уши Цевета встрепенулись и удивленно оттопырились.
— Что? Разве мы не должны заботиться о всех наших подданных?
— Нет, конечно.
— Мы просим прощения, Ваше Высочество. Но такие слова необычны для Императора.
— Тогда мы ничего не сможем сделать, — устало сказал Майя.
— Ваше Высочество, мы не это имели в виду.
— Нет, но другие скажут то же самое. Они заявят, что таково дурное влияние моей баризанской матери и будут сожалеть, что у них такой Император. И все же мы должны делать то, что считаем правильным.
— Эдрехазивар Упрямый, вот как они будут звать вас, — голос Цевета внезапно потеплел, и в нем прозвучали нотки чего-то, похожего на любовь.
Он обещал обдумать этот вопрос.
Никогда еще Майя не был так близок к открытому бунту, как в день ужина с главой Палаты Крови, самым влиятельным членом Парламента. Ему не просто не хотелось идти — за время своего императорского правления ему неоднократно приходилось выполнять разного рода неприятные обязанности — но в ожидаемой встрече было нечто такое, что делало его почти больным от страха при одной только мысли о предстоящем ужине. Цевет употребил весь свой дар убеждения, чтобы выманить Майю за решетку Алсетмерета, и если бы не нохэчареи, прекрасно знакомые с планировкой дворца, Император бы с радостью сделал вид, что заблудился среди коридоров и принял бы все неприятные последствия, лишь бы сбежать. Но Его Высочество не имел подобной возможности и был обречен на своевременное появление на пороге своего подданного.
Маркиз Лантевел, глава Палаты Крови, оказался высоким и худым мужчиной с такими длинными изящными пальцами рук, каким Майя мог только позавидовать. Глаза его были ярко-синего цвета, и одежда тонко подчеркивала их переменчивую глубину: куртка из голубой парчи, расшитая бисером из лазурита. Его поклон, когда Майя со своими нохэчареями вступил в гостиную родовых покоев Дома Лантевада, был прекрасен и независим одновременно.
— Мы рады наконец встретиться с вами, Ваше Высочество. Не можем не отметить, что вы совсем не похожи на своего отца.
Оскорбление было высказано настолько вежливо, что его можно было счесть за комплимент.
— Верно, — согласился Майя, — мы больше похожи на нашу мать.
Губы Лантевела изогнулись в легкой улыбке, словно он любезно уступал одно очко противнику.
— И, конечно, — продолжал он, спокойно поворачиваясь немного в сторону, — Ваше Высочество знакомы с лордом Пашаваром и капитаном Ортемой, но повольте так же представить нам нашу племянницу Дач'осмин Лантевин, Осмеррем Айлано Пашаван и Меррем Ренеан Ортема.
После вежливых и формальных приветствий Майя попытался рассмотреть женщин, стараясь при этом не выказать охватившей его паники. Он знал, что будут и другие гости, но не ожидал появления Пашавара, которой наводил на него ужас больше, чем весь остальной Коражас вместе взятый.
Жена Пашавара, мрачного вида женщина на целую голову выше своего мужа, явно была настроена выполнить свой долг, несмотря на личные чувства. Дач'осмин Лантевин наградила его сочувственной улыбкой; ей было около сорока лет, невысокая изящная женщина с нефритовыми гребнями в волосах.
Капитан Ортема, которого он ни разу не видел без солнечной маски рыцаря Анмуры, не на шутку смутил его. Конечно, Майя знал, что капитана зовут Верер Ортема. Его семья вела происхождение из далекой восточной провинции Че-Тетар, и в его жилах текла немалая часть гоблинской крови. Правда, его кожа была не такой темной, как у Майи, и имела всего лишь легкий серебристый оттенок, но на плечи спускались черные, как ночь, косы, а глубоко посаженные под густыми бровями глаза сияли таким насыщенным оранжевым цветом, что казались почти красными. Прежде чем занять нынешний пост, он долго сражался против варваров в степях Эвриссеи, и война оставила немало отметин на его лице: косой шрам на лбу, и еще один перечеркивал скулу, заканчиваясь на переносице. Хотя ему было почти шестьдесят, его осанка была горделивой, а движения энергичными и даже грациозными.
Жена была намного моложе его, всего несколькими годами старше самого Майи, и глядя на пышные складки ее розового платья, Майя подумал, что она, возможно, беременна. Она едва достигала плеча Императора, и Майе показалось утешительной мысль, что в гостиной находится хоть один человек, напуганный больше, чем он сам.
Начать общий разговор было долгом несчастного Императора; хотя до сих пор Наревису удавалось довольно ловко обходить это правило, холодный блеск голубых глаз Лантевела показал Майе, что здесь подобной милости ждать не приходится. Как всегда Майя постарался заранее подготовить список вежливых и безобидных вопросов, но теперь все они казались беспомощными, как писк маленькой мышки в комнате, наполненной голодными кошками.
Молчание сгущалось, становясь почти смертельным. В отчаянии Майя огляделся в поисках спасения и увидел на стене не очень большой, выцветший от времени платок. Еще осознав, что делает, он шагнул вперед.
— Мы просим прощения, — сказал он, не в силах отвести взгляд от искусно вышитых листьев и странных круглых цветов, больше напоминающих колеса. — Что это за вещь? Наша мать делала подобные вышивки.