Гоблин – император - Страница 70

— Должно быть, маркиз Чередел опасается, что вы измените свое намерение.

— Почему мы должны изменить его? — Удивился Майя, а затем вспомнил почти забытую головоломку. — Почему он так боится нас?

Беренар фыркнул.

— Отец нынешнего маркиза, брат Императрицы Арбелан, очень пострадал, когда ее отослали от двора. Будучи братом Императрицы, он принял на себя слишком много обязательств, как финансовых, так и политических, и когда Варенечибел лишил Дом Чередада своей милости, они почти обанкротились. А так как старый маркиз никогда не признавал за собой никаких ошибок и промахов, он вырастил сына в убеждении, что Императоры ненадежны в дружбе и преследуют своими капризами несчастный Дом Чередада. Кроме того, мы подозреваем, что его весьма насторожило расположение, выказанное вами Арбелан Драхаран.

— Но ведь она его тетя! — Запротестовал Майя.

Беренар покачал головой.

— Дом Чередада не поддерживает ее.

Он дал Майе немного времени усвоить смысл сказанного.

— Может быть, маркиз просто боится нас, — сказал тот мрачно.

— Нынешний маркиз, как и его покойный отец, не отличается мудростью, — сухо заметил Беренар, и Майя понял, что это совет быть терпимым к глупости, рядом с которой ему придется прожить еще очень долго.

Оставалось только надеяться, что свои умственные способности Дач'осмин Чередин унаследовала от матери.

Конечно, он не заметил в ее поведении ничего глупого, когда они в присутствии своих свидетелей снова встретились в Унтелеане для подписания брачного контракта.

Конечно, само бракосочетание должно было состояться не раньше весны, и по политическим соображениям и потому, что свадьбу нельзя организовать за каких-то пару недель. Цевет сказал, что с коронацией хлопот было гораздо меньше: организаторам не требовалось вступать в переговоры с другими сторонами, не требовалось изобретать ритуалы, не освященные традициями пяти тысяч лет монархии. С другой стороны, сама свадьба не представляла особой проблемы, но переговоры… Цевет закатил глаза, и Майя догадался: договориться с Домом Чередада оказалось очень непросто.

Подписание контракта сопровождалось обменом клятвами и кольцами, во всем остальном эту церемонию можно было рассматривать как чисто деловое предприятие. Об этом можно было догадаться уже по одному облику Дач'осмин Чередин: одетая изящно, но без чрезмерной роскоши в светло-коричневый бархат, она быстро поднялась на помост и приветствовала всех присутствующих вежливо и деловито, словно давая понять, что у нее на сегодня запланированы встречи и поважнее.

Контракт она подписала без пафоса и суеты. По контрасту с каллиграфическим, но совершенно безличным почерком секретаря, ее подпись излучала свирепую уверенность. Майя заметил, что она воспользовалась «барзадом», старинным шрифтом, вместо принятого при дворе «барвена», который волей-неволей переняли все граждане Этувераца, не имевшие свободы для выражения собственной индивидуальности. Его собственная подпись внизу страницы казалась по-детски беспомощной, но Майя попытался изгнать из головы эту мысль.

Церемония обмена кольцами, как и подписание контракта, не требовала слов. Железные кольца, сплетенные из двух полос проволоки, сами по себе являлись клятвой. Он был неловок, надвинув кольцо на палец Дач'осмин Чередин только до второй фаланги, но она ненавязчиво помогла, и он, по крайней мере, не уронил свой символ верности. Она оказалась намного решительнее и не побоялась крепко сжать его руку.

Когда все было закончено, она присела в реверансе, а затем спустилась с помоста и ушла, не оглядываясь. За время знакомства они обменялись, в общей сложности, не более, чем пятью десятками слов.

В душе он чувствовал себя полумертвым, опасаясь своей Императрицы, боясь неизбежных сплетен, корчась от презрения к себе и ожидая унижения со стороны придворных. Хотя он и помнил об единственном средстве спасения, медитировать он не мог. Только не с двумя чужими людьми в комнате, даже не с одним. Он был слишком застенчив, слишком зависим от чужого мнения. И с новым уколом болезненного сожаления, Майя вспомнил, что нохэчареи не были ему друзьями. Мысль об их вежливом и отчужденном непонимании была для него так же невыносима, как презрение двора. По ночам он лежал, скорчившись среди сбитых простыней в своей огромной кровати и тосковал по тишине и уединению темной часовни.

* * *

Не прошло и недели, как к ропоту желающих видеть на престоле Идру Драхара добавились ядовитые шепотки: слухи о том, что к крушению «Мудрости Чохаро» причастен сам Майя.

Это был нонсенс, полная чушь, даже не требовавшая опровержений. Всем хорошо было известно, что заключенный в Эдономее Майя не имел ни средств, ни возможности, ни малейшего представления о том, как можно взорвать дирижабль. Просто этим людям было нестерпимо признать очевидную истину: Майя, младший и нелюбимый сын Варенечибела теперь был их Императором. Но даже если бы он мог крикнуть всем шептунам, что совсем не хочет быть Императором, никто не поверил бы ему. Ни один человек в Унтеленейсе не способен был поверить, что можно не желать императорской короны. Это было немыслимо.

Расследование деятельности Трудовой Лиги в Сето продолжалось (в этом Императора заверил лично лорд-канцлер), но не продвинулось ни на шаг ближе к обнаружению убийц. Майя вызвал к себе Тару Селехара и потребовал отчета о результатах поисков, а также о том, почему обнаружено так мало сведений. Он до смерти перепугал Селехара и позже устыдился самого себя, сознавая насколько чудовищно выглядел, если смог вывести священнослужителя из привычной апатии. Тем не менее, Селехар смог заверить Майю, что в меру своих способностей ищет истину и среди живых и среди мертвых.